Куры денег не клюют!

То полусвет, то полутьма,
То снег с дождем, то жар и морок,
И было тридцать, было сорок,
Была весна, была зима,
Любовей разных кутерьма,
Забот ежеминутных ворох.

И Кормчий вёл мою ладью
Меж рифов, мимо Сциллы пасти,
Он часто отводил напасти,
Берёг в ладонях жизнь мою,
Когда шаталась на краю
Жерла отчаянья и страсти.

Наверно не скажу сама,
Зачем мотало и носило
По пенным и крутым валам,
Но это всё меня лепило,
Ломая, взращивало силы,
И я ни йоты не отдам.

Край жизни непреодолим,
Для вечности – не та закваска,
К концу моя подходит сказка.
Но под окном Иерусалим,
Как океан, неизмерим
И с облаками плещет в связке.

горит огарок, догорает,
нет, чтобы силы поберечь,
себя – и только – освещая,

медлительною каплей течь,
растягивать, пока возможно,
дыхание оплывших плеч.

не юн, чтоб тратиться безбожно,
отбросив мудрость и расчёт,
и пыхать от фигни ничтожной.

но он, болван, наоборот,
торопится, спешит, пылает,
себя нетерпеливо жжёт

и знает, что не успевает,
что огонёк и слаб, и мал.
но гонит сила чумовая –

как много времени терял!..
дурной, ведь прогорит вот-вот! –
сам – мельница и донкихот.

Нерадивый мальчишка из Осло
Не любил никакие ремёсла.
Взявшись, чтобы прожить,
Дам на лодке возить,
Посредине реки сушит вёсла.
*

Нерадивый мальчишка из Турку
Подбирал на дороге окурки.
Накурившись до дури,
Он мечтал об амуре
И блондинкам орал: «Эй, снегурка!»
*

Нерадивый мальчишка из Брюгге
Шлялся дни напролёт руки-в-брюки,
Но устав иногда,
Для разрядки тогда
Пляшет бойко один «буги-вуги».
*
Нерадивый мальчишка из Вены
Так боялся укол делать в вену,
Что усвоил привычку -
Как завидит сестричку,
Растворяться в эфире мгновенно.
*
Нерадивый мальчишка из Праги
Воровал по ночам мотокраги.
И в любимой забаве
Он топил их во Влтаве,
К восхищенью дружбанской ватаги.
*
Нерадивый пацан из Дижона
Был любовью к стихам обожжённый.
Дамы ахали: «Он –
Просто сам Купидон!»
Он рычал: «Мне на кой эти жёны?!»
*
Нерадивый малец из Пекина,
Маску снял и на фанзу закинул,
Сбросил куртку, штаны,
И ему хоть бы хны:
«Не хочу быть, - кричит, - арлекином!»
*
Нерадивый юнец из Беер-Шевы
Мужем стал восхитительной девы.
Но не мог взять он в толк,
В чём супружеский долг,
И за знанием бегал налево.

Конечно, это неправильно: сначала посмотреть фильм, потом читать книгу. Но так уж получилось. Устыженная друзьями, книгу прочла. И сериал, вполглаза просмотренный, не помешал, их связывает разве что гениальная игра Чулпан Хаматовой.

Спасибо, друзья, я давно не получала удовольствия от сегодняшней литературы, даже награжденный всякими премиями. А этот роман – талантливая проза, особая образность, свой язык, свой взгляд на мир.
При этом, роман очень неровный. Попробую рассказать о впечатлениях.

Первая часть – татарская деревня, жизнь в семье через видение и ощущения Зулейхи – самая мощная. Выписала масляными красками, где-то выпуклые пастозные мазки, где-то тончайшие лессировки. Ты физически ощущаешь весь этот мир, с его разнообразными предметами, их весом, тактильным к ним прикосновением, запахами, движением с ними и между ними.
Он зрим, красив и очень страшен: Зулейха, не знавшая ничего другого, гордится своим «хорошим мужем», при этом она в доме наподобие рабочей скотины, рабыни. С ней не говорят, ей отдают короткие приказания, унижают, бьют, а любовь мужа – изнасилование.

Дальше язык романа меняется. Та плотная живая реальность, что была вначале, заменяется условно-схематичным ее описанием с точечными вставками живых деталей, взятых очевидно из рассказов тех, кто это пережил. Но их не хватает, чтобы наполнить прозу плотью. Ритм монотонен, энергетика часто падает, буксует. То же и с персонажами: то какое-то лицо проступает выпукло, ярко (точная реплика, реакция), то снова уплощается, становится схемой.

И всё поселение Семрук на Ангаре мало реально. Как будто начато полотно, что-то набросано – проглядывают будущие домики, наброски людей, но ничего не дописано, огромные куски чистого холста.

Но всё можно простить за дивные страницы, где Юсуф, мальчик, ничего не знающий, кроме Семрука, познает свой огромный мир: поселок, тайга, Ангара. А потом учится видеть живопись, и пространство его духа и фантазии расширяется и крепнет.

Так же прекрасна история с живописцем Иконниковым, воссоздающим в бараке кистью мир Парижа и Ленинграда, по памяти, а еще пишет свою Сикстинскую капеллу на потолке, выданную тупому гэбисту за наглядную агитацию.

И, конечно, это не роман о «раскулачивании» и о людях, брошенных в нечеловеческие условия. Это, скорее, притча, достигающая в отдельных местах высокой поэтичности. И концовка ее – печальная и притчевая, но с крохотной надеждой на свет впереди для Юсуфа.

Развела тебе в стакане
Я немного слюны,
Чтоб не пелось, не хотелось
Молодой жены.

Чтобы розы не пахли,
Не вкусны стали вафли,
И пожаром чтоб
Загорелся лоб.

Как от ревности я
Вся скрутилася,
Так тебя чтоб ломало
От вируса.

Чтоб уже не до шашней,
Чтоб зашелся бы в кашле,
Ни дорог, ни пути -
Чтоб сидел взаперти.

Чтобы волком выл,
Чтоб меня отпустил.
Чтоб усох, утих
Да вписался в мой стих.

Не плачь, не морщь над маской лоб,
Оставь свои повадки,
Совсем не нужно мне хвороб
Весенней лихорадки.

Ты в чем-то белом, без причуд,
И я в защитном тоже,
И ощущаю страшный зуд
Своею нежной кожей.

Сними ладонь с моей груди,
Ты, что ли, без извилин?!
Прошу, подальше отойди,
Порыв твой инфантилен!

А лучше б принесла коньяк–
Защиту от расстройства,
Быть женщиной — великий шаг,
Ходить в лабаз — геройство.

Зараза минет, не грусти
Тогда, откинув полог,
Я разрешу тебе войти
И пыль почистить с полок.

(18 июня 1950, Москва — 3 февраля 2020)

Вчера от нас ушел гений. Гениев не так много у человечества, они все наперечет, штучный товар. Гений – это не очень-большой-талант, это другая категория. Таланты сравнимы – этот талантливее того. Гений несоизмерим. Нельзя сказать, что Микельанджело гениальнее Леонардо. Каждый из них – одинокая гора, чье подножие стоит на земле, обросло травами и лесами, зверьками и насекомыми, вписано в нашу малую жизнь. А вершина – уходит куда-то за облака, и там яростный солнечный свет, и почти нет кислорода, и звезды рядом.

И земной человек, на которого сваливается этот непрошенный, нечеловеческий дар, вынужден с ним жить, считаться и тащить на себе эту огромность, эту сверхтяжесть.

Евгений Витковский владел неисчисляемым количеством языков, включая гэльский и африкаанс. И не только владел в совершенстве, но и переводил стихи с этих языков. Как переводил! Читателю кажется, что он вдруг овладел неизвестными языками, что он стал своим в чужой культуре.

Со мной навсегда остался один единственный вечер в доме Евгения Витковского и Оли Кольцовой. Дом? Пещера. Стены от пола до потолка – сплошные книжные полки, без малейшего просвета. Крохотный столик, крохотные собачки, периодически залетающие в комнату. Вкуснейший пирог с грибами шитаки и какое-то вино, которое мы пили. И легкий, летающий разговор.

ЕВ, носатый , длинноволосый, похожий одновременно на какого-то средневекового персонажа и на лицедея. Он с детским удовольствием ел пирог и с любопытством расспрашивал меня об Израиле. А потом он стал читать свои переводы с гэльского, и это было настоящее волшебство. Я тогда подумала, что вряд ли переводимые ЕВ поэты достигают такой глубины слова и музыки, что, наверно, он пропитывает их собой. А еще я себе говорила: запомни, тебе подарено чудо!

А прощаясь, Оля и Евгений подарили мне его книгу «Чертовар», фантастическую, причудливую прозу, многослойную и ритмичную.

И вот он ушел. В нашем мире не стало человека, который знал, что такое четвертое, пятое измерение, и умел передать это ощущение нам...

У ведущего Игоря Харифа подряд две передачи, по часу каждая. Мой час - первый, мы говорим о моём сборнике лирики "Грань" и о поэзии вообще.Второй час - беседа с дантистом об имплантации.

Слушайте запись - каждый то, что ему более интересно :)

https://www.kan.org.il/radio/player.aspx?ItemId=118992&fbclid=IwAR3PLjaFLvkDyQ7w_u8oXCe05Q6JEahXg6Jr9w7Sf8otKv0JBSnhHLFBPEk

Трудна у Адели работа в борделе:
Одели, раздели, одели, раздели…
И так эти действия ей надоели -
Сдала все дела и уехала в Дели.

- Ну почему СТАРЛЕТКИ - юны?
А ПЕРЕСТАРКИ - те старушки?
Мой собеседник мрачно сплюнул:
- Всё это знает только Пушкин.


*

В почтенье снял пред ним свой фетр,
И из души восторг излился:
- Нет, вы не МЕТР, вы – КИЛОМЕТР!
… А он чего-то разозлился.