Куры денег не клюют!

Это стихотворение Одена Джек Прилуцкий включил в составленный им сборник поэзии для детей, как написал мне мой американский друг, приславший его.
Сомневаюсь, что этот страшный стишок подходит маленьким детям, разве что подросткам. которые любят жуткие истории и чёрные стишки. Мы в наши 14-15 очень любили :)
Но при этом текст так здорово сделан, что меня руки зачесались его перевести.

Милый мальчик, быстрый, прыткий,
Не теряй свои пожитки.
Страшно?
Ну беги, дружочек, к маме,
Мы тут разберёмся сами –
С каждым.

Деток рыцари спасают,
А злодеев, негодяев
Бьют,
И счастливые развязки
У историй. Это в сказках –
Не тут.

Те, кто был здесь, смелый, рьяный,
Пусть с могучею охраной –
Мертвы.
Все нам стали вкусной пищей,
Их следов теперь не сыщешь –
Увы!

Думал ты спастись от жути?
Зря! Мы шуточки не шутим
Никак.
Брось надеяться, икая,
Время, мальчик, истекает –
Тик. Так.


SONG OF THE OGRES
by W. H. Auden

Little fellow, you're amusing,
Stop before you end by losing
Your shirt:
Run along to Mother, Gus,
Those who interfere with us
Get hurt.
Honest Virtue, old wives prattle,
Always wins the final battle.
Dear, Dear!
Life's exactly what it looks,
Love may triumph in the books,
Not here.

We're not joking, we assure you:
Those who rode this way before you
Died hard.
What? Still spoiling for a fight?
Well, you've asked for it all right:
On guard!

Always hopeful, aren't you? Don't be.
Night is falling and it won't be
Long now:
You will never see the dawn,
You will wish you'd not been born.
And how!

Стихотворных переводов у меня немного: полтора десятка с английского, столько же с иврита, сколько-то с польского (не очень удачных, первый опыт).

Но захотелось сравнить процесс написания своих стихов с переводами – я только о себе, если что. По моим ощущениям, это противоположные занятия.

Собственные стихи – это выслушивание чего-то из потока, одновременно несущегося снаружи и внутри тебя, вглядывание, вслушивание – «не это, не это, почти это, но не совсем – вот оно!» Это странное, напряженное, как струны, но очень при этом легкое и счастливое состояние. Время исчезает, сколько прошло – десять минут, четыре часа, день? Смотри-ка, уже стемнело. Это не работа, это выпадание в другое измерение. Если отвлекся и не дослушал, вернуться почти невозможно. Чем-то писание стихов сродни мастерству акварели – успевай, пока лист влажен, не отвлекайся. Отвлекся – засохло.

Перевод – это труд, интересная задача, которую надо решить. При этом из этого уравнения ты убираешь себя. Это тоже не очень просто: когда бормочешь сотню раз стихотворение автора, чтобы прочувствовать его вкус и ритм, тебя просто тянет в соавторы!
Так, когда я переводила прелестный стишок Джека Прилуцкого о носе, который мог бы осложнить жизнь человека, если бы он рос в другом месте тела, я тут же сочинила:

А если б рос на попе он,
То ты бы стоя спал, как слон.

Замечательно, но в оригинале такого нет, а значит – пошли вон, контрабандисты!

Убираешь себя, свои идеи, мысли. Пересказываешь чужое стихотворение на своем языке, стараясь максимально сохранить музыку, размер, манеру, и при этом, чтобы звучало легко, естественно на русском. Пытаешься создать иллюзию у читателя, что он знакомится не с тобой, а с поэтом на языке оригинала.
Это работа, кропотливая сборка наиболее подходящих частей конструкции. День, неделя, две. Откладываешь спокойно, возвращаешься к тому же месту в другое время и продолжаешь составлять и отлаживать. Этим очень хорошо заниматься, когда не пишется своё.

Варианты:

1. из народа
2. из Египта
3. из шинели/носа Гоголя
4. из дому ( с веревкой и мешком)
5. из лесу (был сильный мороз)
6. из строя
7. из себя
8. из-под глыб

Есть еще? ))

Поэзия – сложнее прозы. В крохотном пространстве стихотворения вложено неисчерпаемое количество смыслов, эмоций. Стихотворение работает сразу на многих уровнях: фонетики, ритма, рифм, строфики, метафор, ассоциаций, скрытых или прямых цитат, на памяти о стихах подобных размеров, на памяти о личных историях, связанных с поэтическим фоном, на сегодняшнем эмоциональном состоянии читающего. А еще есть нечто трудно определимое – некий гул за пределами текста, огромное пространство неизведанного. Без которого стихотворение не выходит из плоскости листа, а просто равно самому себе, и потому обречено на быстрое исчезновение во времени.

Проза – сложнее поэзии. Как человек, пришедший к прозе из стихов, я это точно знаю. Стихотворение можно «выслушать» за десять минут, за день, редко, за неделю. Проза требует тебя целиком и надолго. Неизбежно приходится уточнять массу данных, выискивать подробности времени и места, биографии, моды, блюд, стиль речи, исторические и бытовые реалии. У прозы свои ритмы, более сложные, менее очевидные, чем в стихах, но они обязательны. Есть ритм фразы, абзаца, ритм всего текста. Если этого нет, текст скучнеет от строчки к строчке, он вял, даже если увлекателен сюжет и есть мысли. Так можно читать статью, а не рассказ. Я ужасно устаю от таких историй, где у автора нет чувства ритма, а их очень много.

А еще проза опасна тем, что авторы любят занимать позицию морализаторства: одних осуждаю, других хвалю. «Кароши люблю, плохой – нет», - сурово говорил липовый иностранец у Булгакова. Пусть только щепотка такого морализаторства в тексте, но мои вкусовые пупырышки тут же это чувствуют и отказываются принимать. Эта позиция немедленно делает для меня прозу неинтересной, однозначной, зачем мне такая нужна? Она не оставляет для меня, читателя, возможности соучастия, диалога, общения, к чему сводится встреча с Искусством. Это морализаторство загубило великий дар Толстого к концу жизни, что уж говорить о нынешних авторах?

Отношение автора с прозой иное, чем со стихами. Вот ты планируешь сюжет, представляешь путь, судьбу и конец героев. И вдруг, когда всё так здорово складывается, когда герои вполне оживают, диалоги рождаются сами собой, тут-то они начинают тебе сопротивляться и ломают твоё построение, выворачивая всё по-своему. Где-то поддаешься с интересом и благодарностью, где-то давишь эту активность, требуя своего решения. В этой постоянной борьбе ты устаешь так, как будто толкаешь груженую фуру, периодически застревающую в песке. Но эта борьба счастливая, если сдюжишь и дотянешь до завершения.

Принц, ведомый мечтой о прекрасной Белоснежке, добрался до пещеры, где на цепях висел хрустальный гроб. Открыл крышку… и отпрянул.

- А-а-а… Где же Белоснежка?

- Это она и есть, - ответили ему.

Принц оглянулся. Вокруг него стояла группа женщин с суровыми лицами.

- А почему… она чёрная?.. Она должна быть белой, как снег, румяной, как кровь…

- Это гнусные выдумки подлых самцов белой расы. Чем тебе не нравится принцесса? Ты что, расист?

- Нет, но…

- И вообще, она мальчик.

- Как мальчик? Я хотел жениться на девушке…

- Не беспокойся, он – гей. И вообще, гендерные различия – пошлая затея гомофобов. Поцелуй его – и женись! Мы тебе к свадьбе подарим кучу драгоценных камней.

- А кто вы такие?

- Мы – семь гномов.

- Но мне рассказывали, что гномы – это такие маленькие волшебные человечки, с бородами…

- То есть, vertically challenged, вертикально ограниченные мужчины золотого возраста с бесстыдно выставленными на всеобщее обозрение вторичными половыми признаками? Это убожество фантазии белых писателей исправлено, и теперь в сказках гномы – здоровые женщины нормального роста и разных рас. Кстати, мы – лесбиянки. Это гораздо лучше воспитывает детей в идеях справедливости и истинного добра! Так будешь целовать Белоснежку? Мы его удочерили и переименовали в Эбенита.

- Извините, я ошибся сказкой, вспомнил о неотложном деле, у меня молоко выкипает, бабушка при смерти, спасибо за встречу, как-нибудь в другой раз, до свиданья…

Принц попятился из пещеры, вскочил на коня и помчался прочь, не разбирая дороги.

По рассеянности
Напрямую из Йыгивы в Тарту
Шел филолог, весь полный азарту
Сделать важный доклад,
А пришел в Зуэрат –
Спутав, взял африканскую карту.

Сон
Снилось мне, что Лаврентия Берию
Били бюстом вождя в подреберию
Под торжественным снимком,
Где он с Кобой в обнимку,
Что ласкало его фанаберию.


О крокодилицах
Крокодилицы в Такла-Макане,
Расплясавшись в горячем канкане,
Так хвостами сплелись,
Что их финн и киргиз
Не смогли растащить на аркане.
*
Крокодилицы в Такло -Макане,
Билла Гейтса любовно арканя,
Прямо лезли из кожи,
Ну а он буркнул: «Позже!»,
Что за радость в таком истукане?

* Крокодилиц из Такла-Макане,
Отловив, поместили в зиндане.
Но могучие стражи
Были слопаны, даже
Съеден бант на роскошном тюрбане.

Сенсационное
Говорят, у истоков Меконга
Папарацци видали Кинг-Конга.
Он с прелестною Джейн
Пил вдвоем мозельвейн
И писал о проблемах дифтонга.

Экономия
Вампир, сдавши кровь на анализ,
На алую колбу уставясь,
Сдержаться не смог
И сделал глоток:
«Вот кайф-то, крутей, чем канабис!»

То полусвет, то полутьма,
То снег с дождем, то жар и морок,
И было тридцать, было сорок,
Была весна, была зима,
Любовей разных кутерьма,
Забот ежеминутных ворох.

И Кормчий вёл мою ладью
Меж рифов, мимо Сциллы пасти,
Он часто отводил напасти,
Берёг в ладонях жизнь мою,
Когда шаталась на краю
Жерла отчаянья и страсти.

Наверно не скажу сама,
Зачем мотало и носило
По пенным и крутым валам,
Но это всё меня лепило,
Ломая, взращивало силы,
И я ни йоты не отдам.

Край жизни непреодолим,
Для вечности – не та закваска,
К концу моя подходит сказка.
Но под окном Иерусалим,
Как океан, неизмерим
И с облаками плещет в связке.

горит огарок, догорает,
нет, чтобы силы поберечь,
себя – и только – освещая,

медлительною каплей течь,
растягивать, пока возможно,
дыхание оплывших плеч.

не юн, чтоб тратиться безбожно,
отбросив мудрость и расчёт,
и пыхать от фигни ничтожной.

но он, болван, наоборот,
торопится, спешит, пылает,
себя нетерпеливо жжёт

и знает, что не успевает,
что огонёк и слаб, и мал.
но гонит сила чумовая –

как много времени терял!..
дурной, ведь прогорит вот-вот! –
сам – мельница и донкихот.

Нерадивый мальчишка из Осло
Не любил никакие ремёсла.
Взявшись, чтобы прожить,
Дам на лодке возить,
Посредине реки сушит вёсла.
*

Нерадивый мальчишка из Турку
Подбирал на дороге окурки.
Накурившись до дури,
Он мечтал об амуре
И блондинкам орал: «Эй, снегурка!»
*

Нерадивый мальчишка из Брюгге
Шлялся дни напролёт руки-в-брюки,
Но устав иногда,
Для разрядки тогда
Пляшет бойко один «буги-вуги».
*
Нерадивый мальчишка из Вены
Так боялся укол делать в вену,
Что усвоил привычку -
Как завидит сестричку,
Растворяться в эфире мгновенно.
*
Нерадивый мальчишка из Праги
Воровал по ночам мотокраги.
И в любимой забаве
Он топил их во Влтаве,
К восхищенью дружбанской ватаги.
*
Нерадивый пацан из Дижона
Был любовью к стихам обожжённый.
Дамы ахали: «Он –
Просто сам Купидон!»
Он рычал: «Мне на кой эти жёны?!»
*
Нерадивый малец из Пекина,
Маску снял и на фанзу закинул,
Сбросил куртку, штаны,
И ему хоть бы хны:
«Не хочу быть, - кричит, - арлекином!»
*
Нерадивый юнец из Беер-Шевы
Мужем стал восхитительной девы.
Но не мог взять он в толк,
В чём супружеский долг,
И за знанием бегал налево.

Конечно, это неправильно: сначала посмотреть фильм, потом читать книгу. Но так уж получилось. Устыженная друзьями, книгу прочла. И сериал, вполглаза просмотренный, не помешал, их связывает разве что гениальная игра Чулпан Хаматовой.

Спасибо, друзья, я давно не получала удовольствия от сегодняшней литературы, даже награжденный всякими премиями. А этот роман – талантливая проза, особая образность, свой язык, свой взгляд на мир.
При этом, роман очень неровный. Попробую рассказать о впечатлениях.

Первая часть – татарская деревня, жизнь в семье через видение и ощущения Зулейхи – самая мощная. Выписала масляными красками, где-то выпуклые пастозные мазки, где-то тончайшие лессировки. Ты физически ощущаешь весь этот мир, с его разнообразными предметами, их весом, тактильным к ним прикосновением, запахами, движением с ними и между ними.
Он зрим, красив и очень страшен: Зулейха, не знавшая ничего другого, гордится своим «хорошим мужем», при этом она в доме наподобие рабочей скотины, рабыни. С ней не говорят, ей отдают короткие приказания, унижают, бьют, а любовь мужа – изнасилование.

Дальше язык романа меняется. Та плотная живая реальность, что была вначале, заменяется условно-схематичным ее описанием с точечными вставками живых деталей, взятых очевидно из рассказов тех, кто это пережил. Но их не хватает, чтобы наполнить прозу плотью. Ритм монотонен, энергетика часто падает, буксует. То же и с персонажами: то какое-то лицо проступает выпукло, ярко (точная реплика, реакция), то снова уплощается, становится схемой.

И всё поселение Семрук на Ангаре мало реально. Как будто начато полотно, что-то набросано – проглядывают будущие домики, наброски людей, но ничего не дописано, огромные куски чистого холста.

Но всё можно простить за дивные страницы, где Юсуф, мальчик, ничего не знающий, кроме Семрука, познает свой огромный мир: поселок, тайга, Ангара. А потом учится видеть живопись, и пространство его духа и фантазии расширяется и крепнет.

Так же прекрасна история с живописцем Иконниковым, воссоздающим в бараке кистью мир Парижа и Ленинграда, по памяти, а еще пишет свою Сикстинскую капеллу на потолке, выданную тупому гэбисту за наглядную агитацию.

И, конечно, это не роман о «раскулачивании» и о людях, брошенных в нечеловеческие условия. Это, скорее, притча, достигающая в отдельных местах высокой поэтичности. И концовка ее – печальная и притчевая, но с крохотной надеждой на свет впереди для Юсуфа.